…К постановкам пьес учителя относились с завидной ответственностью. Каждый, невольно оказавшись в роли актера, старался донести до зрителя мысли и чувства писателя, особенно если это касалось великих имен — Пушкина, Гоголя, Толстого, Горького, Чехова. Каждый тщательно готовился к выступлению, мастерил необходимую одежду и грим, советовался с товарищами, учителями литературы и истории. «Режиссерами» постановок чаще всего оказывались Ростачева Александра Яковлевна и Архангельская Екатерина Александровна. Ни той ни другой ныне уже нет в живых. А многие ли знают и помнят, сколько энергии и сил тратили эти женщины, чтобы довести, например, до автоматизма действия человека, играющего на нашей сцене Чацкого или Хлестакова?
Среди нашей учительской братии иногда попадали экземпляры, которые, оказавшись на сцене, пытались просто смешить публику.
Смех и веселое оживление любой ценой — вот их кредо. Так, например, рассуждал наш учитель физкультуры Федор Иванович Чесноков. Это был человек с не известным никому образованием, бывший райкомовский работник, попавший в школу по каким-то никому не понятным причинам.
Играть он, между прочим, любил, но тексты ролей выучивал слабо, поэтому на сцене часто импровизировал. После одной такой импровизированной отсебятины Бронин сурово сказал ему:
— К тому, что написал Чехов, добавлять ничего не надо! Чехов в Ваших добавках не нуждается, милейший Федя Федин!
Один раз мне на пару с Федором Ивановичем пришлось передать смысл чеховского «Злоумышленника» любознательным слушателям и зрителям на вахонькинской сцене. Для этого я и уселся за стол и добросовестно исполнял роль следователя. И вот... раздвинулся занавес, открылся полутемный зал, заполненный нетерпеливой публикой, а откуда-то из-за спины невидимого суфлера выкатилась огромная фигура Дениса Григорьева, которого изображал Федор Иванович. В этой фигуре все выглядело не по Чехову: и солидный рост Дениса, и похожий на огромный резиновый мяч живот его, а главное, речь не чеховская, а какая-то андогско-раменская. А одежда! Я до сих пор не могу понять, откуда Федор Иванович извлек эти серые с чудовищными дырами штаны, через которые выглядывали голые ноги, и красную рубаху, подпоясанную лыковой веревкой. Голову свою Федор Иванович покрыл каким-то диким париком, изготовленным из льняной кудели. А от носа до самого пояса вытянул немыслимо пышную бороду. Зрители, увидев эту комичную фигуру, ахнули и дико захохотали. Я от изумления первое время тоже ловил воздух открытым ртом. Федор Иванович, почувствовав мою растерянность, тихонько и ядовито спросил:
— Чо рот раскрыл, начальник?
А я вместо того, чтобы взять себя в руки, загипнотизированно брякнул:
— Чаво?
Чесноков, услышав «свое слово», вдруг съежился и, выставив вперед свою льняную бороду, бодро заговорил-зачастил:
— Чаво, чаво! Зачавокал, канцелярская твоя душонка! А я не вру. И отродясь не врал. И гайку твою не для базара снимал, а для грузила. Окуня да щуку ловить — грузило нужно. Что глаза уставил, нечистая твоя душа?
После этих слов он даже ногой притопнул, но неожиданно замолчал, уставив на меня выпученные в страхе глаза...
В зале творилось что-то невообразимое — гоготали, хохотали до колик, стучали ногами, свистели и выкрикивали что-то непонятное.
Воспользовавшись короткой паузой в речи Федора Ивановича, я наконец призвал все свое самообладание и стал исполнять роль строго «по Чехову», Чесноков же по-прежнему переделывал слова Дениса на свой лад, врал с безбожным нахальством. То у него гайка переместилась в коричневый чемоданчик, то Митрофан стал не Петровым, а Петуховым, а то уклейки превратились вдруг в лещей и ельцов...
В конце инсценировки, когда Чеснокова поволокли со сцены два рослых десятиклассника, изображавших солдат, он начал лягаться и упираться, как упрямый козленок.
Необычно шумный «успех» «Злоумышленника» закончился натурально свирепой бранью в учительской. На Чеснокова, как только он появился в школе, накинулись все литераторы вместе с Брониным и завучем:
— Лодырь! Как ты смел, не выучив роли, лезть на сцену? Как ты осмелился профанировать Чехова?
— Акте-е-р!
Несмотря на ярко выраженное негодование, Чеснокова продолжали использовать и в дальнейшем, правда, на малозначительных ролях. Полностью отказали после жалобы молодой учительницы Ирины Павловны. А случилось вот что. У нас как-то не принято было на сцене обниматься, целоваться, становиться на колени и производить другие подобные действия. Чесноков же, исполняя роль Шипучина в чеховской шутке «Юбилей», по ходу действий излишне любвеобильно прижимал к себе Мерчуткину, то есть Ирину Павловну.
Анна Ивановна, выслушав жалобу молодой учительницы, лаконично распорядилась:
— От сцены освободить совсем!
— Непригоден потому что! Нет понимания!

Александр Михайлович Константинов, участник войны, заслуженный учитель РФ, бывший директор Вахонькинской школы (Вологодская область).
По воле судьбы А.М. Константинов последние годы жил в Орловской области. Будучи директором Мымринской школы, он обучал истории и в 1966 г. вручал серебряную медаль выпускнику Геннадию Андреевичу Зюганову, в дальнейшем видному политическому деятелю.
К столетию нашей школы (1999 год) он прислал уникальные воспоминания о Вахонькинской школе 1940-1970-х годов. Эти воспоминания были опубликованы в краеведческом альманахе «Кадуй» (2005 г.).